Пока Нанналли угрожала опасность, он просто не мог ни о чём другом думать. Человек, который может слышать твои самые потаённые мысли, - противник куда как более серьёзный. Сузаку сильно рисковал, когда согласился помочь, но всё равно пошёл, не задавая лишних вопросов. Потому что Нанналли находилась на волосок от смерти в лапах маньяка. И потому что лучший друг просил его об этом.
Тогда Лелуш задумался о странном поведении Сузаку, однако не позволил мысли уйти  дальше холодного и сдержанного любопытства. Случай был неподходящий. Хоть друг детства и дорог, однако Нанналли была ему безусловно дороже.
Но страх за сестру прошёл. Наступило время решать иные вопросы.
То, что он видел вчера, то, чему стал невольным свидетелем, было жутковато. Нечто подобное произошло и с СиСи, когда она делилась с ним обрывками своих воспоминаний. Почти чужая жизнь, которую лучше не знать.
Если бы только  речь шла не о Сузаку…
Приоткрывшаяся страшная правда могла объяснить многое из прошлого, что раньше казалось странным в поведении друга. Эта его тяга к благородным и рискованным затеям, потребность в самопожертвовании. Как будто он жаждал искупления за величайший смертный грех, совершённый когда-то.
После занятий, выбрав подходящий момент, так, чтобы не привлекать ничьё внимание, Лелуш поднялся на крышу учебного корпуса. Он надеялся найти старого товарища именно там, на их всегдашнем условном месте.
Вопреки обыкновению, он даже посетил скучную лекцию, заменяемую в обычные дни чтением книг, игрой в шахматы или работой в качестве Зеро. Вопреки обыкновению, пай-мальчика со строгими жизненными принципами и тонной ответственности, Сузаку Куруруги на занятиях не было. Хотя он старался их не пропускать, если это от него зависело. Вряд ли его задержали военные. Служба в британской армии тоже требовала от Сузаку полной самоотдачи, но пока что он как-то ухитрялся в равной мере делить между собой учёбу и работу, без ущерба той или другой. Так что… Надо думать, причина отсутствия – вчерашний инцидент.
Боится объяснений? Перемены во взаимоотношениях? Или того, что придётся рассказать всю правду? Мао наговорил достаточно.
Видимо, воспоминания о «грехе» были до сих пор слишком живы и, лежали буквально на поверхности.
Преодолев последнюю ступеньку (лестницы – почти всегда были личным врагом опального принца) и, открыв дверь на террасу, окаймлявшую большую часть крыши учебного корпуса, Лелуш сразу заметил знакомую с детства фигуру, чуть сгорбленную, словно под тяжестью невыносимого груза.
- Нам надо поговорить, - начал он вместо с традиционного приветствия, зная, что Сузаку поймёт причину.

Больно терять близких людей. Едва ли не больнее, чем потерять смысл жизни. Рано лишившийся матери и подвергшийся незаслуженной опале, Лелуш в полной мере вкусил от плода утрат. Он горчил, этот плод, и вкус его хотелось забыть. Но память не желала стирать чернила на своих листах.
   Подсознательно опальный принц выстраивал стены между собой и другими людьми, отдалялся, сохраняя вежливое сдержанное отношение, близкое к равнодушию.
   Не привязываться к фигурам на шахматной доске, чтобы не жалко было жертвовать ими, если потребуется. Но Сузаку - не шахматная фигура.
   Друг выглядел несчастным. Открывшись раз, он снова закрылся в своей раковине, как улитка. Он тоже защищался от внешнего мира, как и Лелуш. Немного иначе, хотя суть оставалась той же. Британцу было больно от того, что среди тех, от кого скрывал себя Сузаку, был и он сам. Хотя секреты хранили оба, не доверяя даже близким людям.
   Справедливость требовала взаимности. Однако Лелуш прекрасно отдавал себе отчёт, какой будет реакция Сузаку, если тот узнает, кто такой Зеро на самом деле.
   А ведь он наверняка станет задавать неудобные вопросы. Опальный принц боялся откровенности. И всё равно искал встречи тет-а-тет.
   - Да, - негромко согласился он с вопросом, который задал Сузаку, как только услышал скрип открывающейся двери и шаги, недоумевая, почему японец продолжает стоять к нему спиной.
   Вторую фразу Лелуш оставил без внимания. Эгоизм свойственен всем живым существам, и, по его личному мнению, некоторые люди не могли быть исключением из правила.
   Впрочем, Сузаку был слишком идеалистом, чтобы видеть людей такими, какие они есть на самом деле. Он не понимал мотивы людей и их поступков ещё тогда, в детстве, и не понимал до сих пор, совершая одни и те же ошибки. Лелуш не торопил с признанием. Терпеливо ждал, когда друг найдёт в себе силы поведать ему историю смерти отца.
   Он сделал ещё несколько шагов и встал рядом, у парапета, не глядя на Сузаку, чтобы не вынуждать его делать то же самое.

Ожидание немного затянулось, но Лелуш не торопил, прекрасно сознавая, что требуется время для любого признания. Тем более такого. В принципе, Сузаку не обязан был что-либо рассказывать. Откровенность в делах чести и семейной драмы – личный выбор каждого. Сейчас она нужна даже больше Сузаку, нежели ему. Выговориться за столько лет, что он держал тайну в себе.
Когда японец заговорил, речь его была тяжёлой и прерывистой. Он по-прежнему избегал встречаться взглядом с глазами Лелуша, верно боясь увидеть в них осуждение, презрение или сочувствие. Лишь изредка поднимал голову, всё больше смотря на переплетённые пальцы – жест желания отгородиться от окружающего мира, замкнуться в свою «скорлупу», чтобы не чувствовать боли.
Лелуш молчал. Ждал, когда Сузаку скажет главное. Пока что японец «раскачивался» и даже (сознательно или нет) пытался оправдать свой поступок, как будто друг при нём сейчас выполнял роль сурового изобличителя. С него вполне может статься назначить его своим палачом, если ещё не назначил – в мыслях.
Насколько верно утверждение, будто покойный премьер-министр хотел использовать их с Нанналли в качестве заложников? Похоже на истину, да и Сузаку, никогда не умевшему лгать, нет нужды обманывать его сейчас.
«Если бы он знал, что сделал я…»
Лелушу пришло на ум, что окажись на месте Сузаку он сам, а на месте Куруруги Генбу император Чарльз, то он не испытывал бы ни малейшего укора совести из-за совершённого.
Сардоническая улыбка тронула его губы и тотчас исчезла – как только юноша осознал, что она может быть неверно истолкована.
- Что сделано, то сделано, - произнёс он стараясь, чтобы фраза не звучала сухо, когда Сузаку наконец закончил речь и согнулся, словно под тяжёлой ношей. – Мы уже никогда не узнаем, к добру или худу. Ты выбрал тогда, и расплачиваешься за свой выбор до сих пор.
«Больше чем необходимо и больше чем может вынести один человек».
Столько времени Сузаку скрывал правду от всех, хороня сомнения и вину. Он тоже обманывал. Лишь бы воспоминания о некоторых странностях и нестыковках того дня, когда Мао взял Нанналли в заложники, не всплыли.

- Расплачиваюсь, - повторил Сузаку, и, наконец, развернулся к Лелушу лицом. На его губах застыла какая-то неестественная, язвительная улыбка. Или Лелушу так показалось, и улыбка была иной, нежели ему казалось. Но, в любом случае, в ней не было ничего весёлого. Нет такого греха, который нельзя было бы искупить, хотел сказать опальный принц. Но не сказал. Слишком очевидной ложью повеяло от этой мысли.
   А Сузаку продолжал делать признания одно за другим, наделяя друга свершениями, в которых тот сам никогда не усматривал своей заслуги. При упоминании же имени Мао Лелуш чуть заметно вздрогнул.
   Сейчас, именно сейчас Сузаку догадается задать изобличающий его вопрос касательно Мао. Не может не задать. До сих пор его сдерживало разъедающее душу воспоминание о давнишнем преступлении.
  “Всё же в нём достаточно эгоизма. Иначе он не горел бы таким желанием облегчить передо мной душу “.
   - Не в твоих силах решать, что будет со мной и Наннали. И встреча с Синдзюку - наглядное тому подтверждение. Ты не мог знать, что там буду я.
  - Этого не знал даже я сам, - шёпотом добавил он. И тут же возвысил голос:
   - Ты уже признал свою вину. И ты не трус. Не доставляй удовольствия этому лживому безумцу, идя у него на поводу.
   После вздоха, который сделал Сузаку, и после того, как его голова поднялась, и глаза встретились с глазами Лелуша, что-то неуловимое в воздухе кольнуло сердце опального принца. Предчувствие?
   Вот оно!
   Лелуш едва не растерялся. Он быстро взял себя в руки. В конце концов, он ожидал, что Сузаку спросит его о чём-то таком.
   - Ты ведь знаешь, такие люди, как Мао, словно звери, очень восприимчивы психологически к окружающему их и остро реагируют на любые эмоциональные изменения. Он явный психокинестетик. Так что, если проявить жёсткость и уверенность, то можно его сломать. Скорее всего, он воспринял мои слова буквально, как обязательный приказ, исполнение которого он не мог нарушить. Материализация страхов и скрытая тяга к подчинению. Прояви твёрдость ты - наверняка было бы то же самое. Он сам себя уверил в том, что не может говорить… Но это всего лишь моя теория.
   Лелуш замолчал. Слишком длинно получилось. Как будто бы он пытался оправдаться перед Сузаку. То самое, что не так давно делал сам японец. Он сообразительный, хоть и не всегда кажется таким. И проницательный. Вопрос только в том, сделает ли Сузаку вид, что поверил, или уцепится за несоответствия.

Вопрос, который задал Сузаку, был риторическим и потому Лелуш не стал отвечать. Любой ответ, положительный и отрицательный, разбудоражит начинавшее успокаиваться чувство вины. Подсознательно японец ещё не был готов примириться с самим собой. И, конечно, что бы ни говорил ему опальный принц, он не найдёт утешения в словах, так как в мыслях не желает прощения.
   Странная, противоречивая натура. Лелушу одновременно было жалко его, и, в то же время, эта принципиальная манера усложнять простые вещи немного раздражала. Чувство, будто зря сотрясаешь воздух.
   Сузаку, наверное, тоже понимал, насколько сильно бессмысленно и впустую занялся самокопанием после раны, нанесённой Мао его относительно устойчивому душевному спокойствию.
   Кровожадный и хитроумный китаец знал, за какие ниточки дёргать, чтобы сделать больнее. Кто знает, может, последние слова Мао, обращённые к Сузаку, предназначались больше его другу. Даже после смерти он сумел достать его через признание, на которое вынудил японца. Если б тому не пришлось брать Лелуша в свидетели позора, то роль Мао во всей истории не нашла бы столь загадочного характера. На прошлое не переложишь всю вину настоящего.
   Ожидаемо. Вот и Сузаку начал задавать опасные, но, по сути, верные вопросы.
   Теперь Лелуш не знал, что ему ответить, и как. Он лишь пожал плечами, как будто расписывался в невозможности понять, что руководило поступками Мао. Лишь уцепился за подсказку, брошенную Сузаку, - как рыба заглатывает наживку, прежде, чем оказаться на крючке:
   - Скорей всего, так.
   Обычная осторожность подсказывала, что лучше придерживаться неопределённости. Она ближе к правде, но оставляет простор для домыслов. Вроде не ложь, а недосказанность. Цепь событий, оборванная чуть ли не в самом начале, где сложно проследить всю последовательность.
   Наступило ему время прятать глаза. Это сразу даст пищу новым подозрениям, и Лелуш стойко боролся с желанием отвернуться от пытливого взора Сузаку. Однако всего скрыть он не мог: того, как дёрнулись нервно пальцы рук, когда японец сказал про Мао, сам взгляд принца, выдававший внутреннюю борьбу.
   - Я точно не знаю, - добавил он, как будто так мог усыпить бдительность друга, которого знал лучше, чем собственных братьев.

Сузаку почему-то хмурится, услышав ответ. Не стоит его спрашивать, почему. Одним вопросом он сам себя загонит в угол: или придётся сказать правду, или он откровенно распишется во лжи, которой окончательно опутал себя и всех, кто был ему близок. Правду он не расскажет. Значит, снова придётся лгать.
   Лелуш стискивает зубы. Под привычной личиной не видно. Маска почти срослась с его лицом. Как будто угадав мысли друга и, как будто отнеся их на свой счёт, Сузаку отводит глаза. И вздрагивает. Будто от оплеухи.
   “Вспоминает отца, проводит параллель между нами?” - немного отстранённо думает Лелуш, наблюдая за Сузаку, ослабляя напряжённость, сковавшую тело.
   Прожив почти целую вечность в Японии, он сам, в какой-то мере, стал японцем. Но стал ли он лучше понимать их? Нет, не стал. Или, разве что, на чуть-чуть.
   Самобичевание Сузаку, завязанное на чувстве вины в связи с насильственной смертью его отца, легко переходило и на иные предметы.
   Вот сейчас каштанововолосый юноша говорил о желании защитить друга и его сестру, однако говорил так, словно расписывался в невозможности это сделать и заранее просил прощения.
   Сузаку старательно продолжал прятать глаза, взглядывая лишь для того, чтобы проверить реакцию. До тех пор, пока не спросил о главном.
   “До каких пор?”, - эхом отозвалось в голове принца. Настала его очередь вздрагивать от невидимой пощёчины.
   “Цель оправдывает средства”, - найдя опору в душе, Лелуш вскидывает подбородок.
   Его взгляд становится холоднее. Тон жалости, взятый Куруруги, задевает невидимые струны его гордость, и Лелуш резко взмахивает рукой, как если бы отводя от себя удар.
   - Этого больше не повторится. Я обещаю.
   Хотя, что он может знать наперёд? Всё равно, что принудительно закрыть тему, потребовав не возобновлять больше разговора о Мао.
   Рука бессильно опустилась вдоль тела. Властность, на мгновение обозначившаяся во взгляде и словах, ушла, оставив после себя одну усталость.
   - Прости, что впутал тебя во всё это.